Возлюбленные братья и сестры,
что же говорит нам сегодня Господь, во время совершения Евхаристии в чарующем обрамлении этой площади, где встречаются восемь столетий святости, благочестия, искусства и культуры, связанные с именем Франциска Ассизского? Сегодня тут все говорит об обращении, как напомнил нам монс. Доменико Соррентино, и я сердечно благодарю его за любезные слова, обращенные ко мне. Вместе с ним приветствую всю Церковь Ассизи-Ночеры Умбры-Гвальдо Тадино, а также пастырей умбрийских церквей. С благодарностью вспоминаю и кардинала Аттилио Никору, моего Легата в обеих Папских Базиликах этого Города. С любовью приветствую сынов Франциска, присутствующих вместе с Генеральными министрами различных Орденов. Выражаю сердечное почтение Председателю Совета Министров и всем представителям гражданских Властей, пожелавшим оказать нам честь своим присутствием.
Говорить об обращении – значит, припасть к сердцу христианской вести и, одновременно, к корням человеческого бытия. Только что провозглашенное Слово Божие просвещает нас, предлагая нам взглянуть на образы трех раскаявшихся людей. Первый – образ Давида. Отрывок, в котором о нем идет речь, взят из Второй книги Царств и представляет нам одну из самых драматичных бесед Ветхого Завета.
В центре этого диалога – жестокий приговор, в котором Слово Божие, провозвещенное пророком Нафаном, разоблачает царя, находящегося на пике своей политической фортуны, но при этом павшего в самую глубокую в нравственной жизни яму. Уловить драматическую напряженность беседы помогает историческая и богословская перспектива, в которой она происходит. Эта перспектива намечена историей любви, которой Бог сделал Израиль Своим избранным народом, заключив с ним завет и позаботившись о том, чтобы обеспечить ему землю и свободу. Давид – звено в цепи истории неустанного попечения Бога о Своем народе. Он был избран в сложное время и поставлен рядом с царем Саулом, чтобы позже стать его преемником. Замысел Божий распространяется и на его потомство, связанное с мессианским намерением, обретающим свое полное исполнение во Христе, «сыне Давидовом».
Вот почему личность Давида – образ исторического и, одновременно, духовного величия. Тем больше контраст с подлостью, до которой он опустился, когда, ослепленный страстью к Вирсавии, отнял ее у мужа, одного из самых преданных своих воинов, а затем хладнокровно повелел его убить. Вот это и вызывает трепет: как может Божий избранник так низко пасть? Воистину, человек исполнен и величия, и низости: величия – потому что хранит в себе образ Божий, потому что возлюблен Богом; низости – потому что может во зло использовать свою свободу, великую привилегию, выступив, в конце концов, против Творца. Приговор Божий, возвещенный Давиду Нафаном, затрагивает сокровенные струны совести там, где не имеют значения ни воинства, ни власть, ни общественное мнение, там, где человек остается один на один с Богом. «Ты — тот человек»: эти слова пригвождают Давида к содеянному. Глубоко уязвленный словами, царь искренне раскаивается и открывается жертве милосердия. Таков путь обращения.
Наряду с Давидом на этот путь нас сегодня призывает и Франциск. В рассказах биографов о его юношеских годах ничто не наводит на мысль о том, что он пал так же низко, как древнеизраильский царь. Однако сам Франциск в Завещании, составленном в последние месяцы перед смертью, смотрит на первые двадцать пять лет своей жизни как на время, когда он «был во грехах» (ср. 2 Test 1: FF 110). В независимости от отдельных проявлений, греховны было его мысли, жизнь, зацикленная на себе, и погоня за пустыми мечтами о земной славе. Конечно, в тот период, когда Ассизская молодежь избрала его «царем пиров» (ср. 2 Cel I, 3, 7: FF 588), он обладал природным великодушием. Но оно так далеко от христианской любви, отдающей себя без остатка. Как он сам вспоминает, ему было горько видеть прокаженных. Грех препятствовал ему победить физическое отвращение и признать в них таких же братьев, требующих любви. А покаяние привело его к ним служить им милосердием, и вот, он обретает его вместе с милосердием. Служение прокаженным вплоть до целования их — не простой акт филантропии, иначе говоря, «социальное» обращение, а подлинно духовный опыт, подсказанный по инициативе благодати и любви Божией: «Господь, — говорит он, — привел меня к ним» (2 Test 2: FF 110). С тех пор горечь превратилась в «сладость душевную и телесную» (2 Test 3: FF 110). Да, мои возлюбленные братья и сестры, обратиться к любви – значит перейти от горечи к «сладости», от скорби – к истинной радости. Человек по-настоящему становится самим собой, полностью реализуется лишь в той мере, в какой живет с Богом и Богом, узнавая Его и любя Его в братьях.
В отрывке из Послания к Галатам поднимается другой аспект пути обращения. Объясняет его другой великий обратившийся человек, апостол Павел. Контекст его слов – спор, в который оказалась вовлечена первоначальная община: в ней многие христиане, выходцы из иудаизма, по-прежнему связывали спасение с исполнением предписаний древнего Закона, сводя тем самым на нет новизну Христа и вселенский характер Его вести. Павел восстает как свидетель и глашатай благодати. По дороге в Дамаск сияющий лик и громкий глас Христа вырвали его из кровожадного рвения гонителя и воспламенили в нем новое рвение Распятого, примиряющего Своим Крестом близких и дальних (ср. Еф 2,11-22). Павел понял, что во Христе исполнился весь Закон и что тот, кто стремится ко Христу, соединяется с Ним и исполняет Закон. Его миссией стало нести всем народам Христа, и со Христом – Единого Бога. Ибо Христос «есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду» (Еф 2,14). Его очень личная исповедь любви выражает одновременно и характерную суть христианской жизни: «А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал 2,20b). Разве можно ответить на эту любовь, не обняв Распятого Христа, до такой степени, чтобы жить одной с Ним жизнью? «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2,20a).
Св. Павел, говоря: «я сораспялся Христу», — не только указывает на свое новое рождение в крещении, но на всю свою жизнь, посвященную служению Христу. Эта связь с апостольской жизнью ясно проявляется в заключительных словах речи в защиту христианской свободы в конце Послания к Галатам: «Впрочем никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем» (Гал 6,17). Так, впервые в истории христианства появляется словосочетание – «язвы, стигматы Иисуса». В споре о том, как верно понимать Евангелие и жить по нему, в конце концов, перевешивают не аргументы нашего разума; все решает реальность жизни, прожитое и выстраданное соединение с Иисусом – соединение не только в мыслях и словах, но до самых глубин бытия, вовлекающее также и тело, плоть. Язвы, полученные в долгой истории страданий – свидетельницы присутствия креста Иисусова в теле св. Павла, — его стигматы. Не обрезание спасает его: стигматы – следствие его крещения, выражение того, что день за днем он умирает с Иисусом, верное знамение, что он стал новым творением (ср. Гал 6,15). Павел, наконец, указывает, пользуясь словом «стигматы» на древний обычай выжигать на коже раба печать, или клеймо господина. Тем самым раб «запечатывался» как собственность господина и мог пользоваться его защитой. Знак креста, появившийся из-за долгих страданиях на коже Павла, — предмет его гордости: он узаконивает его в качестве подлинного раба Иисуса, защищаемого любовью Господа.
Дорогие друзья, Франциск Ассизский сегодня силой своего свидетельства вновь указывает нам на слова Павла. С тех пор, как вид прокаженных, возлюбленных ради любви Божией дал ему, в некотором роде, понять, тайну “kenosi” (ср. Флп 2,7), снисхождения Бога в плоть Сына человеческого, с тех пор, как позже голос Распятого в церкви Св. Дамиана, вдохнул в его сердце смысл жизни: «Иди, Франциск, восстанови мой дом (2 Cel I, 6, 10: FF 593), его путь стал ни чем иным, как ежедневным стремлением уподобиться Христу. Он влюбился во Христа. Раны Распятого испещрили его сердце еще до того, как на горе Верна запечатлели его тело. Он воистину мог сказать вместе с Павлом: «Уже не я живу, но живет во мне Христос».
Перейдем к евангельскому сердцу сегодняшнего Слова Божия. Сам Иисус в только что прочитанном отрывке из Евангелия от Луки, объясняет нам динамику истинного обращения, указывая как на образец, на грешницу, искупленную любовью. Нужно признать, что эта женщина осмелилась на многое. То, что она встала перед Иисусом, омывая Его ноги слезами и отирая их волосами, целуя и помазывая их благовонным маслом, ввело в соблазн того, кто на людей ее положения смотрел безжалостным оком судьи. И напротив, впечатляет нежность, с которой Иисус обращается с этой женщиной, — той, кого многие использовали, и все осуждали. Наконец, чистый взгляд, сердце способное любить, а не использовать, она встретила в Иисусе. Во взгляде и сердце Иисуса она получает Откровение о Боге-Любви!
Во избежание кривотолков, стоит заметить, что милосердие Иисуса не выражается в вынесении за скобки нравственного закона. Для Иисуса добро есть добро, зло есть зло. Милосердие не скрашивает грех, а испепеляет его огнем любви. Этот очищающий и целительный эффект возможен, если человек ответит любовью, что предполагает признание закона Божьего, искреннее покаяние, намерение начать новую жизнь. Грешнице из Евангелия многое прощено потому, что она много возлюбила. В Иисусе Бог приходит даровать нам любовь и попросить о любви.
Чем же была, мои дорогие братья и сестры, жизнь обратившегося Франциска, если не великим деянием любви? Об этом свидетельствуют и его пламенные молитвы, исполненные созерцания и хвалы, и нежное объятие, в которое он заключает Божественного Младенца в Греччо, и созерцание Страстей Господних на Верне, и «жизнь по уставу святого Евангелия» (2 Test 14: FF 116), и его предпочтение нищеты, и поиск Христа в лицах бедняков.
Именно благодаря обращению ко Христу, — обращению вплоть до желания «преобразиться в Него», став тем самым Его совершенным образом, — объясняющему то, как он по обыкновению поступал, Франциск кажется нам таким современным даже перед вызовами важнейших вопросов нашего времени, таких как поиск мира, защита природы, развитие диалога между всеми людьми. Франциск – истинный наставник в этом. Но начинать нужно от Христа. Ведь Христос – «наш мир» (ср. Еф 2,14). Христос – начало космоса, ибо в Нем все сотворено (ср. Ин 1,3). Христос – Божественная истина, вечный Logos, в котором любой dia-logos, начатый во времени, обретает свое окончательное основание. Франциск во глубине своей души воплощает эту «христологическую» истину, лежащую у корней человеческого бытия, космоса, истории.
Не могу не вспомнить сегодня начинание моего святой памяти Предшественника, Иоанна Павла II, пожелавшего в 1986 г. собрать тут представителей христианских конфессий и различных религий мира на встречу молитвы о мире. То было пророческое предчувствие и благодатное время, как я подчеркнул несколько месяцев назад в послании к Епископу этого Города по случаю 20-й годовщины того события. Решение провести встречу в Ассизи было подсказано именно свидетельством Франциска – человека мира, на которого многие смотрят с симпатией, пусть и с иных культурных и религиозных позиций.
В то же время, свет, пролитый Бедняком на эту инициативу, был гарантией ее христианской истинности, ведь его жизнь и весть столь явно опираются на выбор Христа, что a priori отвергают какие бы то ни было склонности к религиозному безразличию, не имеющему ничего общего с подлинным межрелигиозным диалогом. «Дух Ассизи», с того времени распространяющийся в мире, противостоит духу насилия, злоупотреблению религией как поводом для насилия. Ассизи говорит нам, что верность собственным религиозным убеждениям, верность, прежде всего, Распятому и Воскресшему Христу выражается не в насилии и нетерпимости, но в искреннем уважении к другому человеку, в диалоге, в возвещении, взывающем к свободе и разуму, в стремлении к миру и примирению. Совсем не по-евангельски и не по-францискански отвергать связь гостеприимства, диалога и уважения ко всем людям с уверенностью веры, которую каждый христианин, наравне с Ассизским Святым, призван взращивать, возвещая Христа как путь, истину и жизнь человека (ср. Ин 14.6), Единого Спасителя мира.
Да испросит Франциск Ассизский для этой поместной Церкви, для Церквей Умбрии, для всей Церкви Италии, заступником которой он, вместе со св. Екатериной Сиенской, провозглашен, и для всех, кто в мире взывает к нему, благодать истинного и полного обращения к любви Христовой.
17 июня 2007 года