Святой Франциск говорил: «Когда однажды я встречусь с императором, то попрошу его издать всеобщий указ, чтобы на Рождество Христово, в день столь великого торжества, все, кто может, рассыпали по дорогам зерно и пшеницу, чтобы накормить птиц» («Второе житие» Фомы Челанского, 200).
Св. Франциска нередко называют мистиком Боговоплощения. Это подтверждает и подчеркивает, насколько важное место в духовности святого занимает эта божественная тайна. Исследователи францисканской духовности отмечают, что, в отличие от ересей своей эпохи (например, катаров, считавших человечество Христа только видимым), св. Франциск обращал пристальное внимание своих братьев на чудо, которое его восхищало: Бог принял человеческое тело. Он учил склоняться над Иисусом в яслях и целовать Его раны на кресте, а окружающий нас мир – воспринимать как среду, в которой Божий Сын жил и совершал Свои спасительные деяния.
Говоря о роли, которую, согласно первым францисканским биографам, играла тайна Боговоплощения для св. Франциска, стоит обратить внимание на термин incarnatio. Сам Франциск его не употребляет, да и на более чем полутора тысячах страниц латинского оригинала “Истоков францисканства” его можно встретить лишь однажды – в “Первом житии” Фомы Челанского: “[Франциск] погружался в глубочайшее размышление, вспоминая Его слова и в пристальном раздумье перебирал Его деяния. Особенно же занимали его мысли смирение Воплощения (incarnationis humilitas) и любовь,явившаяся в Страстях, так что едва ли он желал думать о чем бы то ни было другом”.
Тот же автор в “Житии для чтения в хоре” (Legena ad usum chori) писал: “С величайшим благочестием [Франциск] предается размышлению над всем, что соделал Христос, будучи во плоти, и становится настолько внимательным к каждому [из Его деяний], что ни одно из них не ускользает от его памяти”.
Как можно заметить, в этих высказываниях автор выражает результат своих наблюдений относительно того, что созерцание тайны Боговоплощения являлось корнем духовной жизни Франциска. Причем “Боговоплощение” может означать в данном случае не только само пришествие Бога во плоти в этот мир, но также и все, что Христос соделал во время Своей жизни на земле.
Суть интерпретации Франциском тайны Боговоплощения- хотя и без использования этого термина – выражена в его словах, обращенных к кардиналу Гуголину и зафиксированных в двух сочинениях “Истоков францисканства” – “Зерцале совершенства” (Speculum perfectionis) и “Ассизском сборнике” (Compilatio Аssisiensis): “Будучи Господом всего, Он ради нас благоволил стать рабом всех, и, хотя был богат и славен в своем величии, пришел бедным и презренным в нашем унижении”. Приняв наше человеческое естество, Сын Божий, явивший миру Отца, стал одним из нас, – Братом, “столь возлюбленным, благоугодным, смиренным, умиротворяющим, милым, любезным и более всего желанным” (св. Франциск, “Послание к верным” (первая редакция) 1, 13).
Как из сочинений святого, так и из “Истоков францисканства” следует, что Франциск соединял видение Божией благости, нисходящей на землю и делающей всякое творение добрым и достойным уважения, с видением Бога как снисходящей Любви. Эта Любовь явила себя во всей своей полноте в Воплощении Божия Сына, который пришел на землю, чтобы принести в жертву за весь мир самого Себя и вернуть творению первоначальную благость, утраченную вследствие греха. Во Христе Всевышний явил себя как смиренную и нищую Любовь среди людей.
Эта великая тайна указала Франциску путь ответа, который может дать человек на безграничную любовь Божию. Как свидетельствуют первые францисканские биографы, святой проповедовал всякому творению Христа, для Которого земля стала средой, в которой Он совершил наше спасение. Одновременно с этим, пылая божественной любовью, Франциск буквально везде находил следы Христа и с огромным трепетом и любовью относился к каждому творению и предмету, в которых мог найти подобие Сына Божия. Как пишет св. Бонавентура, “те творения, которые по своей сущности представляли благость Христа и те, которые в Священном Писании были Его фигурой, Франциск любил крепче и с огромной нежностью” (“Малое житие” (Legenda minor) III, 6).
При чтении сочинений св. Франциска создается впечатление, что из событий земной жизни Спасителя с наибольшим благоговением он относился к тайне Креста и Страстей Господних, которые принесли спасение миру. В то же время, первые францисканские биографы неоднократно подчеркивают, что сердцу мистика Боговоплощения было ближе всего Рождество Христово. “Блаженный Франциск отличался большим благочестием по отношению к тайне Рождества Господа, чем к каким бы то ни было другим торжествам Господним”, – говорится в “Ассизском сборнике”. Согласно Фоме Челанскому, Франциск “считал, что это – праздник праздников, ибо тогда Бог, став младенцем, почил у груди человеческой” (“Второе житие”, 199).
Тексты “Истоков францисканства” позволяют однозначно утверждать, что для Франциска Рождество Христа – когда Слово стало Плотью – не просто носило спасительный характер, но было главным событием в земных деяниях Спасителя. “Ассизский сборник” содержит именно такое объяснение особого почитания Франциском торжества Рождества Господня: “Так он поступал потому, что – по его мнению – хотя Господь совершил наше спасение и другими своими делами, но однако именно потому, что он родился, стало несомненным наше спасение”. Именно поэтому – по мнению автора “Зерцала совершенства” – Ассизский Бедняк считал Рождество днем, в который каждый христианин должен ликовать в Господе.
В жизни Франциска, описанной его учениками, почитание тайны пришествия Христа в этот мир находило разнообразное выражение. Самым известным из них, пожалуй, является празднование Рождества в Греччо в 1223 г. Это было своеобразное наглядное Евангелие, положившее начало рождественским вертепам и мистериям.
Некоторые проявления “рождественского благочестия” Франциска просто умиляют своей спонтанностью и детской наивностью. Например, во “Втором житии” описывается, как Божий Простачок разрешил проблему пятничного поста в Рождество. “Когда встал вопрос о воздержании от мясной пищи в Рождество, – пишет Фома Челанский, – поскольку праздник выпал в пятницу (dies Veneris – день Венеры), он ответил брату Морико, говоря: Брат, ты грешишь, называя днем Венеры день, в который родился Младенец Иисус. Я хочу, чтобы в столь великий день даже стены вкушали мясо, а раз они этого сделать не могут, то их надо натереть им хотя бы сверху!“.
Тем не менее, эти и подобные жесты имели глубокие духовные и мистические корни. Франциск видел, что в Своем Сыне Бог дал людям возможность вновь обрести утраченную из-за греха связь с Творцом и с другими творениями, а также шанс вновь оказаться в огромной семье, каковою был задуман этот мир. Именно поэтому святой был убежден, что нужно сделать все необходимое, чтобы в праздничной радости в день Рождества Христова вместе с людьми участвовали и другие творения. Мистик Боговоплощения хотел, чтобы в знак обретения братских уз человека с другими Божиими творениями из любви к Тому, кто дал нам Самого Себя, каждый проявлял “радостную щедрость по отношению не только к бедным, но также и зверям и птицам” (“Ассизский сборник”, 14). Он даже обдумывал, как – учитывая величие воспоминаемой в празднике Рождества тайны – этому немудреному знаку любви придать “официальный статус”. Фома Челанский пишет: “Он говорил: Когда однажды я буду говорить с императором, то попрошу его издать всеобщий указ, чтобы в день столь великого торжества все, кто может, рассыпали по дорогам зерно и пшеницу, чтобы накормить птиц” (“Второе житие”, 200).
Таким образом, путь, который указал Ассизскому Бедняку Иисус – Воплотившийся Бог – вел его в глубину тайны Божиих творений, с которыми он не только нашел братскую общину, погруженную в Тайну Воплощения и Искупления, но также и открыл корни миссии примирения людей между собой и человека с природой во Христе.
